Вертинский, Х.Л.А.М., незабываемые годы Гражданской войны. В воспетые кинематографом годы войны за власть, Киев в течение двух лет являлся центром притяжения всех творческих сил нашего отечества. Трудно найти более-менее популярного русского писателя или поэта не пожившего, хоть и короткое время, в “матери городов” . Сюда попадали: кто за заработком, кто за спокойствием и размеренной жизнью, а большинство по непонятным для нас политическим причинам, так хорошо отраженным Михаилом Булгаковым в пьесе “Бег”
.В этой статье я использую материалы поэта Николая Ушакова и литературоведа Мирона Петровского, прекрасно ориентировавшихся в этом периоде.Дом № 43, где родился А.Н.Вертинский, до сих пор стоит на Владимирской улице, напротив Золотоворотского сквера. С этим домом связаны первоначальные детские впечатления, болью пронизывающие всю жизнь: вскоре после смерти матери ушел из жизни отец, и в пять лет мальчик оказался круглым сиротой. Николай Петрович был известен как адвокат, часто бескорыстно помогающий бедным. Он был и способным журналистом, печатающим фельетоны в газете “Киевское слово”, где он подписывался псевдонимом “Граф Нивер”, в котором читается его имя Николай Вертинский. Его брак с матерью Сашеньки не был узаконен, из-за несогласия его супруги дать развод. Но детям Саше и его старшей сестре Наде Н.П.Вертинский подтвердил отцовство. После его смерти дети воспитывались у родственников вначале на Фундуклеевской улице в доме Дымки, потом в доме Лучинского, рядом с цветоводством Крюгера, напротив Анатомического театра, потом на Обсерваторной улице, и, наконец, — в Железнодорожной колонии за вокзалом.
С образованием у Александра Вертинского были проблемы, иначе как объяснить то, что на старости лет в стихотворении о родном городе он восклицал: “Дай мне выдержать эти экзамены! Перейти в этот класс второй…”. К воспоминаниям о детстве добавились ощущения всей жизни, постоянного экзамена, который должен выдержать выходящий на сцену артист.
Лишь один полный год Александр Вертинский проучился в Первой гимназии, но житейские обстоятельства не дали ему далее в ней обучаться, и из-за неуспеваемости он был отчислен. Он продолжал обучение, поступив во второй класс более демократической Четвертой гимназии, которую тоже не окончил. Его все устремления были на сцену. В зале «Контрактового дома» на Подоле произошел артистический дебют Вертинского, но это прошло бесследно для всех, кроме молодого артиста. Он подряжается в массовку к Соловцову и Саксаганскому, где после спектаклей участвует вместе с труппой в вечерних посиделках.
Узнать много интереснных фактов из жизни Александра Вертинского вы сможете если посетите наши авторские экскурсии по Киеву, лекции по культуре и прочие мероприятия.
На старости лет Александр Николаевич с благодарностью вспоминает дом брата знаменитого Анатолия Васильевича Н.В.Луначарского, с женой которого юный артист подружился. Она, София Николаевна Зелинская, была преподавательницей женской гимназии. В этом доброжелательном доме (ул. Владимирская, 67, а позже ул. Львовская, 27) Вертинский получил уроки хорошего художественного вкуса. Здесь произошел его первый литературный опыт, правда, для поэта весьма необычный — с прозы.
Почти до самой революции Киев находился во власти символистов. Еще в 1911 году вокруг элитарного журнала “Лукоморье” группировались эпигоны этой школы — Николай Животов, Николай Брандт, Сергей Никонов, Юрий Зубовский, Владимир Василенко. В качестве ученого символиста в “Лукоморье” активно работал весь погруженный в литературные процессы И.А.Аксенов, впоследствии футурист, а в конце 1920-х годов конструктивист. Лучшим из напечатанного в “Лукоморье” было стихотворение, вероятно из скромности, автором не подписанное. Начиналось оно так: “У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том..”. Журнал полностью был пронизан наигранной виртуозной условностью. В том же первом номере был опубликован рассказ А.Н.Вертинского “Красные бабочки” о мальчике-сироте, взятом в дом к портнихе. О том, как он во время примерки нечаяно пролил масло на платье некой дамы, и как его за это избили. И несмотря Ча то, что журнал скоро закрыли, его стилистика, просматриваемая в произведениях авторов, подобранных не случайно, сказалась на дальнейшем творчестве поэта, Стихотворный ряд этого журнала предстает как органическая среда будущих песенок и ариеток Александра Николаевича.
Незадолго до этого в номере “Киевской недели” появился первый рассказ молодого Вертинского, не ставший традиционным, символический и романтический сюжет об “оживающем портрете”. От традиционного решения рассказ отличается, пожалуй, тем, что у него не юноша влюбляется в нарисованную красавицу, а наоборот женский портрет в юношу. Влюбленная красавица с холста просит молодого человека взять её с собой, на что он отвечает с присущей автору иронией: “У вас слишком тяжелая рама…”. Там же, вслед за этим, появился второй рассказ Вертинского “Моя невеста” с эпиграфом из Бенедикта Лившица, с которым сложились приятельские отношения еще с “Лукоморья”.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: «Оленксандр Вертинський: Відлуння срібної доби»
Вертинский в поисках заработка стал печатать безымянные рецензии на театральные спектакли в “Киевском листке” ежедневной газетке, основное содержание которой составляли объявления о репертуаре (редакция находилась на Большой Подвальной, 2). Но гонорары были ничтожные. Молодой поэт подрабатывает корректором в типографии Борщаговского и даже торгует юмористическими открытками Дм. Маркова. Этот самый известный издатель почтовых карточек с видами Киева имел свой магазин на Крещатике.
А что после октября 1917 года?
С 1917 по 1920 гг. Киев последовательно становился столицей УНР, Украинской Державы и УССР. А с 1918 г. два года был литературно-художественным центром, смело можно сказать культурной столицей распавшейся империи.
Напротив церкви “Сретения Господнего” на Сенном базаре поселился Илья Эренбург. По соседству жил Бенедикт Лившиц. Эренбург ходил в те времена в волочившемся по замусоренным тротуарам пальто и в испанской широкополой шляпе. В то время он выдавал себя не то за католика, не то за православного. В его комнате на окнах, стульях, столах всюду лежали сборники стихов.
Проездом в эмиграцию промелькнули Семен Юшкевич и Иван Бунин. Они читали свои стихи и рассказы в “Интимном театре”, В те дни Бунин записывает в дневнике: “Какая огромная и богатейшая страна в руках дерущихся дикарей — и никто не смирит это животное! Какая гнусность.. С утра до вечера только разговор, как бы промыслить, что сожрать. Наука, искусство, техника, всякая мало-мальская человеческая трудовая, что-либо творящая жизнь — всё прихлопнуто, всё издохло. Да, даром это не пройдет!…”.
Ждали, впоследствии популярного певца эмиграции и сталинских подвигов, Алексея Толстого, но в Киев он не попал. Вера Холодная и Осип Рунич сменялись Аркадием Аверченко и Николаем Евреиновым. Шла “Леда” Анатолия Каменского. 13 октября 1918 года появилась на киевских улицах “приехавшая из Петрограда веселая газета “Чертова Перечница”. “Ново! Небывало!”. В ней сотрудничали Александр Дейч и Михаил Кольцов. Все это зарисовывал его брат Борис Ефимов, единственный из оставшихся сейчас в живых участник этой яркой остановки во время всероссийского “бега”. Ему на сегодня, страшно сказать, 105 лет.
Корабли Антанты покачивались на Новороссийском и Одесском рейдах. После убийства на Печерске фельдмаршала Эйнгорна и повешения эсера Донского, в германском совете солдатских депутатов в Киеве председательствовал Кирхнер, родственник известного издателя российских календарей. Ходили упорные слухи о применяемых кем-то из противников ультрафиолетовых лучах.
Так проходил незабываемый 1918 год. Классический вариант надоевшей, опостылевшей жизни, в которой все запуталось в какой-то непонятный клубок партий, человеческих судеб, военных, куда-то переходящих, соединений, поток никогда неразгаданных и непостижимых событий. Даже страшный взрыв на Печерском Зверинце не напугал обывателей. В город то входили, то его покидали — и так 14 раз — различные противоборствующие войска и группировки. А кого это интересовало! Поэтому Каменский продолжал читать лекции о женских победах и целомудрии.
Но “Киевский Олимп” не пустовал, и там позднее появился Владимир Маккавейский — поэт в академическом сюртуке, мечтавший выпустить к своей тонкой книге стихотворений “Стилос Александрийский” несколько томов комментариев. Ему нельзя было отказать в глубоких знаниях, он был прекрасный переводчик Ж. Морреаса и Р. Рильке на русский язык, Александра Блока и Вячеслава Иванова на французский язык. Бенидикт Лившиц уже тогда был известен за пределами Киева, который впоследствии довольно изысканно описал в воспоминаниях, названных ры “Полутораглазый стрелец”. “Чтец-Декламатор” канонизировал Павла Тулуба. Так что в конце 1920-х гг. в городе из символистов оказалась только Зинаида Тулуб, впоследствии прославишаяся добротными историческими романами. Может быть потому, что с “Лукоморьем” она не сотрудничала. Был еще Котляр-Юнонин версификатор с лицом семинариста и визитными карточками уездного факира. Он приходил в бывшую 14-ю аудиторию Университета Святого Владимира и безрезультатно убеждал юристов заниматься с ним поэзией. Успеха он смог добиться лишь в “брачной газете”.
СПРАГА рекомендует: Виртуальная экскурсия на виноградники Кристера
Александр Вертинский, выступая с театром в Москве, решил переехать на более хлебное, в полном смысле, место. Таким был его родной Киев. Всю труппу везти не было возможности. Поэтому с одним антрепренером они приезжают в Киев. У власти гетман. По улицам ходят немецкие солдаты. Вертинский дает десять выступлений в “Интимном театре”. Печатает свои произведения в многочисленных журналах и газетах, альманахах и… вообще, где придется.Даже, если выпуск издания ограничивается одним номером. Чаще всего так и было.
Потертый Ротгауз в серых гетрах, серой бекеше и с серыми стихами пасся на Фундуклеевской, Крещатике и в модных ресторанах, расположенных на чуть похожей на “Елисейские Поля” на Николаевской улице.
Коте Марджанишвили задавал тон театру, Исаак Рабинович и Александра Экстер — живописи, Илья Эренбург, выпуская в Киеве сборник за сборииком, — поозии.Плотники тесали на Стрелецкой улице доски для будущего мистико-эротического театрика “Крест и роза”. Их зарисовывал, готовясь к большому полотну Алексаидр Богомазов. А тем временем, за неимением спонсоров, дирекция, для заработка, между театральными конференциями варила мыло в киевских пригородах. От актеров шел такой аромат, что во время выступлений первые места были свободны.
Но наибольший накал духовной жизни в Киеве, невиданный с эпохи Киевской Руси, происходил в месте со звучным названием ХЛАМ. Не стоит пугаться этого названия оно расшифровывалось очень просто: Художники, Литераторы, Артисты, Музыканты. ХЛАМ помещался в подвальчике на Николаевской улице, тогда в доме № 5. На улицах города как никогда было сыро и грязно. Их некому было убирать. Дворники в прошлом были тайными сотрудниками полиции. Их разоблачили в 1917 г., и они смогли убежать. Дворники-татары, которые при царе из-за неграмотности не могли писать доносы, стали лидерами национального освободительного движения. Так что город не подметался или с выстрела “Авроры”, или даже с телеграммы Бубликова. Из подвала, сквозь завалы мусора еле-еле проглядывались: австрийские ботинки мимо идущих и лузгающих семечки красноармейцев, их сменяли сапоги гайдамак, краги греков и англичан, фантастическая обувь зуавов, босые ноги китайских коммунистов… Но ничего не мешало завывать стихи всем: и имеющим сборники блестящих, непревзойденных стихов, и авторам чего-то мало схожего с поэзией.
В то время красных изгнали из Одессы. А в ХЛАМе подавали бифштексы и вина. Поэты вежливо просили, чтобы публика не звенела ложечками о стаканы. С присущими, и не только ему, компромиссами, Эренбург читает по институтскому альбомчику о детях, играющих в революцию.А как там любили декламировать свои произведения Лев Никулин, Бенедикт Лившиц, Давид Бурлюк, Натан Венгров, Владимир Маккавейский! За это их кормили бифитексами и поили сколько угодно чаем. Но все меркло после, а иногда и во время, перманентных дебошей футуристов. Названия поэтических групп соперничали с именами звезд и римских богов второго плана. Стихи поэтов слушали комиссары, национальные вожди, студистки и гурманы. А если у читающего стихи автора в спецодежде или кожаной тужурке можно было получить должность и продпаек, то внимали и поэты. Кушать-то, всегда и всем хочется! Поэтому лучше всех воспринимали комиссаров: в полном напускном забвении, и бурно аплодировали, стараясь при этом попасться на глаза. И тут дело было не только в еде. Невнимательно слушающего, как “контру”, могли пустить в расход.
Любили тут бывать, хотя и не часто, так как считали себя элитой и не нуждались в пайке — эстетствующие искусствоведы Николай Макаренко, Григорий Лукомский, Георгий Нарбут и Борис Рерих. На Пасху прибыли Осип Мандельштам и Рюрик Ивнев. И сразу привезли весть. Зеленый собрался взять Киев. Этого ХЛАМ не вытерпел и в мае 1919 года прекратил свое существование.В окруженный бандами город не завозили мясо, а из чего делать котлеты и бифштексы прикажите? Из поэтов? Они народ костлявый! Поэтому будущие классики стали собираться в ограниченном количестве на квартирах, где, не смотря на тесноту, с ними всегда были девочки из балетных студий. А тройка упомянутых искусствоведов засиживалась за чаем в доме Ханенко.
Антон Иванович Деникин и его части взяли Харьков. Банды с окрестных сел не пропускали ни одного транспортного средства в сторону Киева, чтобы не ограбить. Тут еще восстал один из красноармейских полков. Киев поставили на военное положение. Но арестовывали только поэтов, потому что только они смели ходить по улицам ночного города. Но стоило их привести в участок или, по-новому, “отделение”, то сразу после завывания стихов, их моментально отпускали. Время расстрела за поэзию наступило лишь через двадцать лет.
Ищете интересный досуг в Киеве? Афиша мероприятий Киева — лучшие ивенты всегда.
Чаще всего арестовывали Эренбурга. Он основал на Печерске мастерскую художественного слова. А там было ГубЧК. Когда чекисты выходили в садик или на улицу продышаться после спертого табачного воздуха, то при свете луны видели идущую в длинном пальто и широкой шляпе, размахивающую руками, длинноволосую фигуру “опасного террориста”, — трудно было удержаться от соблазна задержания. Жестикулировал Эренбург, продолжая свои лекции, но уже без слушателей. А они были обо всем. О детских стихах, об ассонансах, о благочестии и разбое Франсуа Вийона, о доброй любви протоиерея из Иты, о заговорах против зубной боли, о том, что Бальмонт похож на попугая, и что невозможно воспринимать Гумилева, так как достаточно одного Брюсова.
В.Маккавейский по огромному фолианту читал свою работу о псевдоклассицизме. Хотел заниматься со студистами Осип Мандельштам, но был терроризирован поклонниками Апухтина. Температура поэтической жизни Киева неизменно повышалась. В 1919 году вышел альманах “Гермес”, в котором принимали участие Николай Асеев, Григорий Петников, Виктор Шкловский, Бенедикт Лившиц. Петникову не нужно было думать о пропитании он возглавил Всеукраинский комитет Наркомпроса.
Гражданская война затухала, если не считать короткого пришествия поляков. Интеллигенция занималась балетом или огородничеством. По улицам губернского города паслись козы, словно сошедшие с картин Марка Шагала. Появились “аровские” жиры, похожие на вазелин, а господствующей религией стал имажинизм, со своими киевскими пророками.
Как закончился 1919 год? С закрытием ХЛАМа и прекращением после ограбления последних пассажиров, перестал ходить дилижанс Житомир-Киев. Нет, скорее всего, с оставлением Киева большинством творческих людей, отправляющихся куда-то на юг и на запад, какой-то вечный непонятный “Бег”!
“Зеркало недели” 1999 г.
Зеркало недели” 1999 г.
